"...Карлов мост. Ближе к полуночи, через две недели."
Странно и так глупо было приезжать раньше. На неделю раньше. Но молодой человек, стоящий сейчас на мосту, совершенно не мог ждать дольше. Он скучал, действительно скучал. И, только получив ответное письмо, понял, насколько сильно. Пальцы в теплых перчатках чуть подрагивали, когда доктор, по-прежнему доктор, де Айнэ опирался руками о перила моста и, приподнявшись, смотрел в темные воды реки, протекающей под ним. Перчатки он носил все так же, по привычке, давно и прочно въевшейся, такой родной, что без этого элемента одежды юноша чувствовал себя едва ли не раздетым.
Людей вокруг почти не было – мало кого притягивало темное очарование ночи, до невозможности холодной ночи, хоть и размытое тусклым светом фонарей, редких и слишком вписывающихся в мрачный образ, что создавали улицы, мосты и темные окна домов. Молодой человек вновь передернулся и поплотнее запахнул меховой воротник плаща. Нет, холода он не чувствовал, совсем, просто не ощущал, что температура много ниже комфортной для человека, но внутри, там, где у обычных людей сердце, смерзся ледяной комок, никак не желающий таять. Он-то и холодил все тело, вымораживал едва ползущую по венам кровь, студил скрытые мягкими перчатками руки. Холод ожидания. Холод… он был голоден, но пока не видел смысла в охоте. Еще парочку часов можно было бы и подождать, хотя с каждой минутой, казалось, все сильнее на плечи давил тяжелый груз. Груз ожидания, груз тоски, груз постоянного голода.
“Не придет. Не сегодня. Рано…” – но стало как-то пусто. Полночь еще не наступила, но ждать дольше просто не было смысла. Хотелось завыть, громко, распугивая случайных прохожих, – “А ты бы мог подумать, Доминик, что я настолько соскучусь по тебе? Что буду вспоминать даже то, как ты застегнул на моей шее тот чертов ошейник? Что буду до рези в глазах вчитываться в строки, написанные твоей рукой? О, этот почерк! Я узнал бы его из тысячи! Проклятье, Доминик! Почему еще так долго ждать?”
Вампир отвернулся от реки и медленным шагом перешел к противоположному ограждению. Только затем, чтобы вновь навалиться на железный бордюр и смотреть в воду. Это действие повторялось уже не раз и даже не два. Что бы молодой человек ни думал, уходить он не собирался, что еще можно было делать в этом сером городе, кроме как ждать? Ждать его, Доминика, этого скота, что даже в письме мог задеть так сильно, что ответные строчки лились сами собой и были полны такой искренней обиды, что хоть на солнце выходи со стыда, ждать этой встречи, до которой еще почти целая – о, Боже, шесть дней! Целых шесть дней! - неделя? Хотя его города, все, как один, были до отвращения серы. Словно тысячи слоев пепла оседали на каждом камне, каждом булыжнике мостовой, стеклах, ограждениях. Весь мир был погружен в туманную дымку, ядовитую, затягивающую.
“Кто бы мог подумать, что ты станешь таким родным, таким нужным? Что мир без твоих постоянных придирок станет мрачнее самого пасмурного дня? Хотя, какой день? Как ты говорил, ни лучика солнца, ни улыбки заката не светит нам, одиноким детям ночи? Доминик-Доминик, я начал разговаривать сам с собой! И чья это вина? Твоя, отец мой! Как же так можно? Мне жить так не хочется, но словно что-то держит... Каких-то несколько десятилетий, а я уже устал. И как дель Мор, этот проклятый интриган, живет – да и живет ли? – уже несколько столетий?”
Резкий порыв ветра растрепал волосы, как всегда, не заплетенные даже в хвост. Смешно, но, полностью укутанный в меха по случаю особо морозной ночи де Айнэ, однако же, не одел шапку. Просто не захотел. И теперь гневные порывы ветра трепали светлые волосы, смешивая их со снегом. Колкие снежинки забирались под воротник и почти не таяли, а Кайэн – “Авель, я буду звать тебя Авель. Тебе так больше идет, мой Авель…” – больше не пытался запахнуться покрепче, вдыхая морозный воздух и нервно щурясь на проглядывающую иногда в тучах и завихрениях снега луну. На удивленные взгляды, если таковые и имелись, он не обращал внимания.
“Все, хватит!” – резким движением отскочив от ограждения, врач развернулся и направился прочь с моста. Ветер задувал под плащ, сбивал со спутанных волос снежинки, словно желая помешать движению, но молодого человека это не остановило. Он шел так быстро, как мог, почти бежал, нервно сжимая руки в кулаки или убирая лезущие в лицо пряди волос. Он бы, наверное, несся так и дальше, но в этот момент натолкнулся на кого-то и едва не упал, так неожиданно было препятствие. Едва выровнявшись, поднял глаза, чтобы в следующий момент вцепиться в свою “преграду” со всей силы. Легкие будто сковало судорогой, и из горла, такого же застывшего, как и все тело, вороньим карканьем вырвалось одно только слово:
- Ты?..

Отредактировано Kayen de l'Ain (2010-08-14 22:02:24)

Вампир разжал не слушающиеся пальцы и отодвинулся на несколько шагов, внимательно разглядывая того, о ком думал только что. Ситуация повторялась почти в точности. Поменялось лишь место, погода и его эмоциональное состояние. Удивление? Нет, не удивление он испытывал, скорее cильнейший шок – после нескольких часов непрерывного, гложущего ожидания пополам с уверенностью, что встреча произойдет гораздо позже, все эмоции в момент, когда он понял, кто перед ним, просто умерли. В голове стоял тихий  звон – мысли тоже убежали куда подальше, опасаясь чего-то, видимо.
Молодой человек провел ладонью по спутанным волосам, убирая запорошившие их снежинки, и резко кивнул герцогу. Ледяная глыба – вот кого он напоминал сам себе сейчас. Мысли, наконец, вернулись и юноша еще раз оглядел мужчину, облизывая сухие, обветренные губы.
“А ты не изменился, все такой же, Доминик. Словно и не было этих лет…” – бархатный голос, так надоедавший раньше, сейчас буквально вывел его из ступора.  Мысли полетели вскачь, сметая друг друга, перед глазами пронеслась чехарда воспоминаний, смешанных, непоследовательных – вот он сидит в крохотной спальне доктора, вольготно развалившись на диване и потягивая предложенное вино, вот возникает, будто из ниоткуда за спиной молодого человека после его разговора с отцом. Вот, гневно щурясь и едва не срываясь на рык, выговаривает Кайену за то, что он отказывается, до сих пор отказывается питаться нормально. Но самым ярким образом стал вид Доминика, маска безразличия которого слетела в последнюю их встречу. Тот Доминик воистину был чудовищем – такого всепоглощающего гнева, такой дикой ярости доктор больше никогда не видел. Тот Доминик вывел его из себя придирками до такой степени, что юноша просто бросил все и уехал прочь, – ”Зачем я делаю все это? Какой я глупец!” – он чуть сощурился и вздрогнул, когда почувствовал прикосновение, а потом поднял глаза на де Крауна:
– Вы? Скучали? Надо же, Доминик. А я думал, Вы все еще злитесь на меня. Ведь, как Вы сказали, я повел себя, будто маленький ребенок… Я замерз? – молодой человек удивленно тряхнул головой, даже не пытаясь вырвать руку или сделать еще хоть что-то, послушно пошел за своим провожатым, – Хорошо, идемте… но что Вы здесь делаете? – в этот момент он додумался оглянуться, – И где это, здесь? И куда мы идем?
Тонкие губы сложились в неуверенную улыбку, что осветила темные глаза, было немного неожиданно увидеть этого вампира заботящимся о ком бы то ни было, тем более, о нем. Но руку вырывать не хотелось. Потому де Айнэ послушно следовал за ним, словно привязанный, заинтересованно поглядывая вокруг, будто в детстве, когда гулял с матерью по тихим улочкам жилого района. Тяжелый груз куда-то делся с его плеч, больше не давил, заставляя пригибаться к земле, а все вокруг не казалось таким уж серым. Сейчас. Рядом с Домиником. ”Старые деньки возвращаются да, де Айнэ?”
Молодой человек передернулся, когда к нему вновь обернулись и, скорее по привычке, приподнял брови, выказывая удивление от обращения. В который уже раз. И уж тем более его удивило замечание о холоде.
– О чем Вы, Доминик? Я так же, как и Вы, не чувствую холода… – ”Только внутренний, тот, что не изменишь. И я так голоден!” – И я не замерз! – он замотал головой, с легким недоумением поглядывая на мужчину, – C чего Вы взяли, что я замерз? Все отлично! – но ворот, однако, запахнул.
– Поговорить? О да, я очень хотел поговорить. Нам многое нужно обсудить, если Вы не против… хотя я ожидал, что наша встреча будет только через шесть дней… а потому не взял с собой подарка, – ”Да и холодно его тащить… в такую-то погоду…” – А значит, либо Вам придется идти ко мне домой, либо встречаться со мной еще раз… – словесный поток не прекращался, словно молодого человека резко прорвало. Он даже не собирался останавливать свой болтливый язык, как будто так и надо. Он давно уже так не разговаривал. У своих пациентов доктор славился сдержанностью и молчаливостью, тем, что говорил лишь по делу, не забираясь никому в душу. Головой понимая, что такая активность – признак того, что он начал отходить, “отмораживаться” наконец, де Айнэ спокойно шел за мужчиной, поглядывая на беззащитную спину, и все нес какую-то чепуху, – ”Поговорим, отчего бы не поговорить. Я так этого ждал. Видишь, я уже говорю. Так, что и не заткнуть… Вот только совсем не о том! Измени что-нибудь, Доминик! Прошу тебя! Сам я просто не смогу!

“Странно, так странно, не правда ли?” – идти за руку с тем, кто за многие годы был единственным достойным собеседником, хоть и опасным, до безумия опасным, казавшимся безразличным, вечно холодным и отстраненным сейчас было до невозможности хорошо. Де Айнэ прекрасно знал, что вся холодность, все безразличие по отношению к нему было у вампира лишь маской, маской, что тот не мог, или же просто боялся снять. Потому что, несмотря ни на что, именно Доминик был тем единственным, кто искренне беспокоился о нем, не обращая внимания, ну почти, на проявления характера, ехидство, откровенное издевательство и социальное положение. Де Краун был тем, кто никогда не отказывал в помощи, что бы ни произошло, хоть и назначал за нее собственную цену. Теперь, по прошествии времени, врач это понимал очень четко. А потому сейчас просто следовал за мужчиной, поглядывая на подставленную спину и непонятно чему улыбался. В груди, чуть ниже сердца, поселился крохотный солнечный комочек, что грел все тело, заставлял улыбаться помимо воли – даже закусывая губы, чтобы скрыть улыбку, блондин никак не мог остановить ее появление вновь и вновь – улыбаться не только губами, все лицо молодого человека преобразилось и было в нем столько радости, столько нерастраченного тепла, что, заглянув сейчас в карие глаза, можно было утонуть.
Холода он больше не чувствовал, волны тепла будто распространялись от ладони, которую держал де Краун, и дальше, к груди, голове, животу, к горлу – его перехватило и сказать хоть слово вампир был бы сейчас не в состоянии. В желудке словно куча бабочек порхала – молодой человек украдкой провел по животу, пытаясь понять причину этого странного явления, но так и не смог – чисто внешне ничего не изменилось, только это легкое подрагивание в области желудка и отказывающееся издать хоть звук горло. Молодой человек слушал слова своего спутника и едва заставлял себя двигаться дальше – так хотелось остановиться и помотать головой, ущипнуть себя, чтобы действительно поверить, что все это реальность.
– Я… я тоже очень ждал… – пришлось прокашляться, чтобы произнести всего одну фразу, но голос по-прежнему оставался хриплым, сиплым, словно и не болтал доктор только что без умолку, словно молчал все это время, с самого момента их встречи. Юноша непроизвольно сжал руку герцога в ответ, когда почувствовал, как крепче обхватывают его ладонь сильные пальцы – ”Такая старая привычка, не правда ли? Ты вечно вызываешь меня на разговор, одной лишь фразой разрушая все намеренья… как это назвать? Я слишком зависим, Доминик!”
Молодой человек выдохнул, по привычке вглядываясь в воздух перед собой. Дыхание его было слишком холодным, почти одной температуры с ним, чтобы появился пар. Потому воздух был чист, что заставило вновь улыбнуться, на этот раз грустно и немного тоскливо, – “Снова убеждаюсь. И снова выть хочется… хотя я больше никогда не скажу, что желаю умереть. Эту жизнь мне подарил Доминик…”
– Нет, я совсем не замерз, наоборот, мне сейчас тепло… – он искренне надеялся, что оговорку не заметят, слишком большой у нее был смысл, но это же герцог де Краун! Как он да не заметит? – Да, подарок, – на этот раз ему едва удалось скрыть смешок, – Я приберег его специально для вас. Кроме того, я же обещал, Доминик! – такое привычное раньше слово теперь едва слышно слетело с губ, будто их обладатель в последний момент задержал дыхание, не решаясь произнести имя, – В таком случае, если ва… тебя устраивают оба варианта, решай сам. Я еще долго буду в городе, на пару лет задержусь, скорее всего, давно пора было переехать.
”Погреемся? Но я же сказал, что мне не холодно!” – возмутился про себя юноша, но спорить, однако, не стал. Если де Краун так желал – так тому и быть, – ”Кайен, Кайен, какой ты сегодня послушный! Съел что-то не то, да? Видимо, тот мужичонка был тебе не в прок, совсем не в прок! Но ладно уж, пусть герцог попользуется нашим смирением. Когда такое в последний раз было?”
– Хорошо, погреемся… почти пришли? Замечательно… – того, что произошло в следующий момент, доктор поначалу просто не осознал. Замер, с легким недоумением поглядывая в глаза напротив, а потом, едва слышно выдохнув, приоткрыл губы, почти утопая в двух черных безднах, которые скрывались в черных глазах его вампира. Весь мир ускользнул куда-то за грань.
”А ведь ты ждал этого, не так ли? Именно этого, доктор? Ты жаждал, чтобы тебя поцеловали. Так радуйся…”

Отредактировано Kayen de l'Ain (2010-09-08 22:53:51)

Поцелуй все длился и длился. Молодой человек чувствовал, как в груди нервно бухает сердце, стуча в самые ребра, почти поднимаясь к горлу. Он просто не мог заставить себя оторваться от спутника, стоял безвольно, словно кукла, которую держат на веревочках. Сейчас эта веревочка была только одна, но она-то как раз держала  крепче любого стального каната, не позволяя ни упасть, ни отодвинуться хоть чуть-чуть. Глаза вампира просто приковали к себе, и де Айнэ уплыл, сам не зная, куда, не понимая, почему, только чувствуя, как боль в давно мертвой груди сводит его с ума. Эта боль поглощала бы все существо, постепенно погружая его в пучину страха, почти безумия, если бы он мог оторвать взгляд от лица Доминика. А так она просто проходила стороной, ощущаемая телом, но не принимаемая сознанием, пустым сейчас, как голова все той же куклы.
Когда вампир отстранился, молодой человек еще пару секунд удивленно хлопал ресницами, не понимая, что происходит, а потом отодвинулся тоже, успев краем глаза отметить, как мимо проходят люди, поглядывая на них слегка удивленно. Краска, взявшаяся неизвестно откуда, бросилась в лицо, и де Айнэ расширившимися глазами смотрел на прохожих, понимая, что те все прекрасно видели.
”Видели, видели, видели…” – на дерганный мотив понеслась в голове одна-единственная мысль. Молодой человек даже не осознал, что сейчас, укутанный в меха, совершенно не напоминает мужчину, и случайные прохожие вполне могли подумать, что темноволосый вампир целует свою даму в тени вывески одного из баров – такое ведь иногда случается, хоть показывать свои отношения и неприлично до невозможности. Он даже не стал сопротивляться, когда де Краун приобнял его за плечи и повлек за собой, доктор совершенно не соображал, что вокруг происходит, пытаясь отойти от потрясения и вида проходящих рядом людей. Голод накинулся с новой силой, вгрызаясь в тело подобно дикому зверю, давно не пробовавшему сладкой человеческой плоти. В голове была пустота, но постепенно она наполнялась чем-то горячим, жгуче-взрывным, что гнало кровь по венам все быстрее и быстрее, и заставляло мысли лихорадочно метаться, а все тело трястись словно в лихорадке.
”Недолго счастье длилось…” – сейчас он приходил в то же состояние, что было ему привычно в течение всего того времени, пока де Краун опекал его, с того момента, когда юноша был обращен, и до самого его отъезда. Именно это состояние, дикая злость, почти безумная, близкая едва ли не к бешенству терзала тогда душу молодого человека, превращая его в отъявленную сволочь и язву, которой так легко было вывести де Крауна из себя. Доктор невероятным усилием воли натянул на лицо улыбку, даже глаза заставил улыбаться, хоть это и было ох как сложно, и слабо кивнул мужчине.
- Внутреннее тепло? Да, ты прав, оно для нас недостижимо, я думаю. Даже если оно и есть – это просто иллюзия, не так ли? Лишь обман воображения, потому что, ты же сам сказал, у нас нет души. Так откуда браться теплу в пустой груди? – тонкие губы чуть дрогнули от горечи, но совершенно незаметно, все же молодой человек умел теперь играть роль в совершенстве, зачатки этого были положены еще в детстве, когда ему приходилось притворяться глупым, наивным и послушным ребенком, и развивались все эти годы, пока он был вдалеке от того, кто когда-то обратил его. Горечь? Разочарование? Нет, их не было. Сейчас де Айнэ ничего не ощущал совершенно, разум был нереально ясен, и маска, одетая в одно мгновение, получилась на диво реальная, будто и не было всего несколько мгновений назад поцелуя, прохожих, будто все идет, как идет. Он даже не стал осматриваться вокруг, глядя только на своего собеседника – еще чего не хватало, смотреть вокруг, чтобы потерять хоть одно мгновение. Юноша был словно натянутая пружина, хоть внешне и оставался совершенно расслабленным.
- Ты помнишь? Да, я по-прежнему люблю этот замечательный напиток, правда сейчас не хочется как-то… – извиняющаяся улыбка и легкий взмах рукой принесшей кофе девушке, чтобы вторую чашку убрали, – А охотиться, Доминик, я с некоторых пор предпочитаю один. И без свидетелей. А сейчас прости, я, похоже, действительно голоден… пойду, пожалуй.
Молодой человек встал, мгновенно отходя от своего спутника так далеко, как мог, и пошел к выходу, даже не оборачиваясь, но уже переступая порог заведения, бросил через плечо:
- Никогда, больше никогда в жизни я не воспользуюсь твоим гостеприимством. Не желаю вновь становиться животным на цепи, герцог. И, боюсь, мы вряд ли еще встретимся. Прости, но я понял, что мой поступок, это глупое письмо, был ошибкой… я зря вообще тебе писал, если честно… не знаю, что на меня нашло… – тихим шепотом, чтобы слышал только де Краун, а потом неслышно затворить дверь и бежать, бежать от этого места прочь. Как можно дальше, пока не утихнет та буря, что едва не сводит его с ума. Буря, что едва не сподвигла устроить скандал с погромом в месте, куда его привел Доминик. И следовало еще утолить свой голод, ставший просто зверским. Чем молодой человек и занялся, выискивая какого-нибудь прохожего в тихих закоулках не самого благополучного района города.
"Этот яд когда-нибудь разъест меня изнутри... но сейчас я тебя просто ненавижу, Доминик! Почему все обернулось именно так? Больно..."

Боль никуда не уходила, причиняя немыслимые мучения, та же боль, что мучила его в момент поцелуя, – ”Не думай, не думай, проклятье, не думай об этом!” – фраза повторялась как молитва, снова и снова, но если бы она могла что-то изменить! Только боль становилась еще сильнее, почти разрывая грудь, и не было ничего, что могло бы отвлечь от нее, помочь пропустить мимо, не замечать, как тогда, – ”Эй-эй, доктор! Только без истерик! Если тебе так больно, поверни обратно, зайди в бар, сядь рядом с ним и скажи, что это была шутка… и пусть делает, что хочет, а? Пошли!” – но Кайен только мотнул головой, прекрасно понимая, что в таком состоянии он просто не сможет находиться рядом. Снова сорвется и либо наговорит гадостей, либо и в самом деле устроит погром. А он этого уже не хотел. Злость утихла, осталась только горечь, – ”Сколько мы нормально говорили? Несколько минут? А потом я, как обычно, сорвался… интересно, он сильно злится?” – в том, что де Краун был взбешен, молодой человек не сомневался. Хотя бы просто потому, что сам нарушил уже наверняка выстроившийся в голове вампира план, отказался от помощи, выставил идиотом.
Вернуться назад и в самом деле хотелось, до безумия просто, но де Айнэ лишь наматывал круги в радиусе нескольких сотен метров от бара, из которого сбежал, в самом деле сбежал, всего через пару минут после того, как зашел. Ночь была холодной, снег все никак не прекращался, окутывая все вокруг молочно-белой пеленой. Но вампиру это даже нравилось, сейчас, когда все существо сходило с ума от боли и осознания, что он сам, добровольно, собственным болтливым языком вновь обрек себя на одиночество, и это после совсем крохотного кусочка счастья, всего нескольких минут спокойствия и радости, такой безумной, что мир окрасился во все цвета радуги, и даже солнца было не надо. Хотя, если подумать, де Айнэ был странным вампиром – по солнцу он не тосковал. Ну или почти не тосковал. Зачем солнце тому, кто в самом себе не видит смысла? У него было время, чтобы подумать и осознать – Кайен никогда не жил для себя, сначала вообще не жил, лишь после встречи с де Крауном, перед самой “смертью”, ну и потом, пока обитал Виль-де-Люсте вместе с герцогом. После этого Кайен де Айнэ вновь перестал существовать, словно и не было его. Исчезли почти все эмоции, только постепенно, с каждым днем, все сильнее накатывала тоска. Тоска по чему? Да по прошлому же, по каждодневной ругани, постоянным ссорам, злому молчанию, лекциям, и прогулкам под луной, тихим разговорам ни о чем, холодному, певучему голосу и черным глазам. Он давно это осознал, потому и стал искать дель Мора, ведь он-то, понятное дело, знал, где находится его дитя.
Голод, совершенно не обращая внимания на душевные страдания вампира, становился просто зверским, так что доктор начал, наконец, высматривать себе хоть какую-то жертву. Хоть кого-то, кто мог бы помочь утолить жажду крови. Прохожие долго не попадались, а потом молодой человек увидел целую компанию. Молодые люди, весело переговариваясь, шли куда-то, распивая что-то явно спиртное. Кайен вздохнул, подумав, что ему сегодня откровенно не везет, то никого нет, то толпа. Но его заметили, окликнули и явно направились в его сторону. Де Айнэ обернулся на голоса, понимая, что его снова приняли за женщину, и улыбнулся этим идиотам, что посмели так ошибиться. Странно, но гордость, что начал в нем воспитывать Доминик, – ”Опять Доминик! Ты снова забываешься! Глупые мечты! Он тоже гордый и не пожелает больше с тобой видеться после того, что ты нес! Так что прекращай!” – за время расставания словно мутировала, превращаясь в какое-то чудовище, что тоже меняло врача до неузнаваемости. Он улыбался и заигрывал с этими парнями, словно та девушка, строил глазки, а сам выбирал себе жертву. Люди, как оказалось, двигались из одного увеселительного заведения в другое, шли торопливо, но и его взяли с собой. Один из этих молодых парней вполне мог бы подойти, надо было только остаться с ним наедине, что тоже не вызвало проблем – хоть на улице и было холодно, мальчишка не смог противиться просьбе “красивой госпожи”, что поманила его за собой, не обращая внимания на пошлые шутки подвыпившей компании. К тому моменту голод стал нестерпимым, но он заглушал все остальные чувства, так что де Айнэ как мог, тянул с приемом пищи, почти наслаждаясь однообразным чувством, которое острыми когтями скребло в горле. Но долго пудрить мозги человеку не было смысла, так что скоро с едой было покончено, а парень остался лежать без сознания там, где его и оставили.
Сам вампир тем временем отправился на квартиру, которую снял на некоторое время, но дойти не успел. Его просто впечатали в стену, схватив за плечи, а после черная тень наклонилась, открытую шею защекотали темные волосы, уха коснулось прохладное дыхание, и до боли знакомый голос тихим шепотом начал читать ему очередную нотацию, – ”Доминик…” – тоненько всхлипнул-выдохнул-простонал внутренний голос и смылся куда-то. Голова, во второй уже раз, отказалась работать, и де Айнэ просто не слышал, что ему говорят, закрыв глаза и внимая этому голосу. Он уже успел уверить себя, что никогда больше его не услышит, успел решить, что следует уехать из этого города, который теперь всегда будет навевать воспоминания, а де Краун взял да и поймал его, как мышку. Доктор только дернулся, когда его ударили, и тихо вздохнул, по-прежнему не открывая глаз, а потом задохнулся, чувствуя, как его губ снова касаются губы герцога, жестоко, больно, но это не имело значения. Он даже не заметил, как из глаз полились слезы, а руки, словно против воли, потянулись к мужчине, считающему себя его хозяином, да так и было, если подумать, блондин давно уже принадлежал ему полностью и безраздельно, хоть и не признался бы никогда. Узкие ладони пробежались по лицу брюнета, коснулись волос, а потом запутались пальцами в черной гриве, не позволяя разорвать поцелуй. Не в этот раз, не сейчас, когда он даже не желает сопротивляться и так хочет этой близости.
”Если бы ты только знал, как я тебя люблю, идиот…”

Юноша даже не заметил, в какой момент поцелуй прекратился, он снова пропал, уйдя куда-то в собственные мысли, упиваясь ощущением близости того, кого, если честно, уже не надеялся увидеть. Кайен был почти уверен, что герцог больше не пожелает даже слышать его имя после всего того, что тот наговорил, а тут… юноша открыл глаза, почувствовав, что ресницы успели склеиться, провел по лицу рукой, стирая покрывшиеся ледяной корочкой дорожки, и внимательно уставился в черные очи напротив, – “Это такое наказание? Ты знаешь, что я чувствую, да? И хочешь, чтобы я еще помучался?” – можно было прочесть в его взгляде, сейчас мысли и эмоции молодого человека как никогда ясно отражались на его лице. Может быть, потому что у самого Доминика куда-то делась прежняя маска, и сейчас он улыбался, может быть, еще по какой-то причине, доктор не знал, да и не отдавал себе отчета, как именно он смотрит на вампира. Когда лицо темноволосого мужчины приблизилось во второй раз, де Айнэ замер, как загипнотизированный глядя ему в глаза, закусывая губы:
– Доминик?.. – только успел пробормотать, прежде чем последовал еще один поцелуй, и снова замер, совершенно не понимая, что ему делать, и что на вампира нашло. Вопрос, последовавший вслед за этим, заставил нахмуриться, и вызывающе вскинуть голову, словно он маленький ребенок, хотя иногда рядом с Домиником именно так и приходилось себя ощущать, – Я нормально питаюсь… мне вполне хватает, прекрати…
Эта странная забота, такая явная, даже пугала юношу, напрягала, заставляла задуматься, а что вообще происходит? Почему он вдруг так резко переменился? Что это вызвало? Доктор почему-то был почти уверен, что хорошо изучил де Крауна, понимал, какая реакция у него на то или иное действие, но тот, видимо, все же изменился за те годы, что они не виделись. И теперь блондин просто не представлял, что ему делать. За тот короткий промежуток времени, что они были вместе, де Айнэ привык доверять вампиру. Что бы он ни делал, как бы ни брыкался, сколько бы ни истерил, (а истерики случались, и нередко, юноша сам это прекрасно понимал, но поделать с собой ничего не мог, особенно после того, как осознал, что влюблен) чем бы ни пытался отвлечься, он все равно возвращался, вот как и в этот раз, хоть теперь и поражался собственной выдержке, сам себя сравнивая с прирученным животным, которым, скорее всего, и являлся для брюнета, что слишком быстро забрал себе не только его смерть, но и душу. Да, в отличие от собственного мессира, блондин был уверен, что душа его до сих пор при нем, ну почти  – иначе как бы он мог так тосковать, так любить, так ненавидеть одновременно? И он не разучился сопереживать, сочувствовать, грустить… по крайней мере, сам был уверен в этом. В отличие от Доминика, которого, похоже, вообще ничего не могло взять.
Глубоко уйдя в собственные мысли, юноша не заметил, как обстановка изменилась. Вынырнув, наконец, из невеселых, по сути своей, раздумий, он удивленно распахнул глаза, оглядываясь, невольно сжимая руку своего спутника и прислушиваясь к его словам. Тот рассказывал о собственной “смерти”, об отце и – тут внутри блондинистого вампира все всколыхнулось, поднимаясь горячей волной – о своей невесте. Де Айнэ ненавидел эту женщину, хоть и не знал ее совершенно, хоть и слышал о ней лишь пару раз – раньше герцог не рассказывал о своем прошлом почти ничего, а теперь вдруг начал делиться воспоминаниями, но врачу и кратких намеков хватило, чтобы понять, из-за кого его возлюбленный стал вампиром, дожил до их встречи, а после и маркиза обратить смог, ворвавшись в его серое существование подобно ураганному ветру и снося основы прежней жизни. Он ненавидел женщину, которую брюнет любил настолько, что не смог забыть даже сейчас, настолько, что пошел на обращение, убийство, преступления… и ревновал, прекрасно понимая, что сам никогда не станет для мужчины ничем подобным. Он не был глупцом, ведь с самого начала осознал, что для герцога лишь средство разнообразить досуг, иначе, зачем бы ему нужен был какой-то никчемный доктор?
Юноша сам не заметил, как вновь провалился в думы, снова безрадостные, тяжелые, наполненные горечью, а еще жалостью к самому себе, так что пришел в себя только когда кто-то коснулся его лица. Замер на пару мгновений, забывая даже дышать, прикрывая глаза от этой крохотной ласки, подавляя желание податься вперед, требуя большего, и поражаясь собственным желаниям – что в нем изменилось? Неужели просто эти крохи нежности оказались способны сломать в нем что-то, что держало странные, лишние желания под контролем? Как вот сейчас. Или тогда, когда его целовали. Потому не сразу ответил на вопрос, смущенно закусив губу и не совсем понимая, о чем говорит вампир, идущий рядом.
– Заново? Что попробуем заново, Доминик? Нечего пробовать… – проговорил и запнулся, осознав, что только что сморозил, очень надеясь, что его не поймут так, как он подразумевал. Ведь раньше получалось играть, скрываться, ну да раньше и не было разлуки больше чем на два дня, да и то были не расставания, а так. Даже тогда они видели друг друга по нескольку раз на дню, а после и вовсе были вынуждены много времени проводить в одном помещении, старательно избегая друг друга в такие вечера, когда де Айнэ приходилось вертеться при дворе в качестве наследника, а де Крауну в который раз составлять компанию Его Величеству. Но руку не убрал, по-прежнему держась за вампира, шагая рядом, как и прежде, словно не было долгих лет разлуки… хотя тогда они не держались за руки, скорее, блондина таскали за собой словно тряпку в моменты злости, а так почти и не касались.
Тем временем они подошли к какому-то дому, герцог провел юношу внутрь, оказываясь, видимо в гостиной. Вот теперь Кайен не выдержал и засмеялся. Здесь все было точно так же, как и в особняке де Крауна в Виль-де-Люсте, словно ничего не поменялось, а его снова притащили домой… домой. Имение герцога когда-то стало дня доктора домом, хоть он бы и не признался в этом никогда, так что теперь де Айнэ только вздохнул, сам не заметив, как смех стал горьким, слабо улыбнулся брюнету:
– Ты опять в своем репертуаре, Доминик… – и прошел к креслам, скидывая на ходу шубу, даже не обращая внимания на то, что она, покрытая мокрыми капельками от растаявшего снега, теперь лежит на полу, поправил манжеты на рубашке, провел ладонью по мокрым волосам, убирая с лица упавшие на него пряди, и привычно уселся в ближайшее к выходу кресло, откидывая голову назад, на спинку, и вытягивая ноги, как делал не раз. А потом заметил на столике перед собой какой-то лист, не смог удержаться и протянул к нему руку, взял и быстро глянул, намереваясь тут же положить обратно, но замер, уже внимательно вчитываясь в строчки, нервно облизывая губы и невольно сминая листок тонкими пальцами. Дочитав, поднял взгляд на вампира, тоскливый, тусклый, как у больного, и прошептал, – Ничего не хочу… и я не идиот, чтобы дарить тебе ладан… ты такой странный, что и он-то на тебя вряд ли подействует, Доминик, непробиваемый…
Юноша снова вздохнул, упираясь локтями в колени, согнулся, закрывая лицо руками, а потом запуская их в волосы, да так и остался сидеть, даже не глядя на этого… этого идиота, что говорил сейчас такие нужные слова. Он просто боялся, что если сейчас посмотрит на де Крауна, то потом пожалеет об этом, потому сидел так дальше, хоть промолчать и не смог, это было слишком важно, чтобы молчать:
– Я не уйду никуда, пока не прогонишь… ты слишком мне нужен… отец, – в последний момент удалось остановить себя и не сказать то слово, что вертелось сейчас на языке, даже повернуть фразу так, будто ему просто нужна помощь и поддержка, хоть это было и не так на самом деле. Но де Крауну о чем-то подобном знать просто не следовало, потому доктор промолчал, уже привычно, возбуждение от встречи прошло, и теперь наступала странная апатия, даже слабость, если бы ему что-то попытались сделать сейчас, хоть убивать бы начали, блондин бы даже не пошевелился. Посидев так еще пару мгновений, он устало откинулся на спинку кресла, как и было раньше, не обращая больше внимания ни на окружающую обстановку, ни на собственный расхристанный вид  - это все было неважно.

Отредактировано Kayen de l'Ain (2010-09-18 23:55:13)

”Вы совершенно точно больны, доктор. И эту болезнь можно вылечить только одним путем…” – ”МЫ абсолютно точно и бесповоротно больны, ты хотел сказать? Но да… вылечиться невозможно… потому что и не хочется,” – привычка разговаривать с самим собой, обсуждать со своим внутренним голосом все происходящее, тоже развилась за эти годы, ведь раньше доктор старательно шикал на лезущее не в свое дело второе “я”, всячески стараясь, если не заглушить, то хоть не обращать на него внимания уж точно. А потом, уже через несколько лет – пять или шесть, он и сам не помнит, да и не важно это, – после собственного отъезда – считай, побега, – из Виль-де-Люста, осознал, что теперь уже он старался не прерывать этот внутренний диалог, слишком правдивый, очень критичный, наполненный ехидством, пропитанный полынным духом одиночества. Голос в голове был лучшим – после герцога, конечно, когда тот действительно начинал разговаривать, чего почти не было в последние месяцы перед отъездом, – собеседником, которого де Айнэ мог найти. Скажете, шизофрения? Вполне возможно, общаться даже не с воображаемым собеседником, а с самим собой, находя в этом какое-то извращенное удовольствие... чем не психическое расстройство? Вампир вообще очень часто стал уходить в себя, частенько даже на работе делая все на автомате, разговаривая с пациентами, осматривая, объясняя принципы лечения, он продолжал болтать с голосом в своей голове, комментирующим все происходящее даже активней, чем раньше. В такие моменты карие, цвета горького шоколада глаза будто затягивались поволокой, темнели, словно бархатными становились – многие не могли оторвать взгляд от них тогда, будто затягиваемые в омуты его личного маленького безумия, безумия, которому, если бы пожелал, юноша мог дать имя.
Именно такой, бархатный, почти черный взгляд поднялся теперь к лицу герцога, только что, вроде бы, сидевшего напротив, а всего спустя мгновение опустившегося на подлокотник его кресла. Юноша едва успел убрать руку, ничуть не возражая против такой близости того, кого любил… хоть странно, но любил. Это чувство (любовь) будто колючками впивалось в душу, то расширяясь так, что становилось трудно дышать, воздуха не хватало, и Кайен почти физически задыхался, то сжимаясь в крохотный комочек (именно тогда доктор становился совершенно непереносим, стараясь выплеснуть собственную боль хоть на кого-то… удивительно ли, что этим кем-то становился всегда один и тот же представитель вампирского рода?), вырывая острыми крючками гигантские куски, оставляя на их месте кровоточащие, источающие гной дыры, постепенно превращая вампира в того, кем он и являлся на самом деле – мертвое, пустое тело, оболочку, внутри которой нет уже почти ничего – только боль, глухая тоска, постоянный голод и эта гниющая масса, то, что осталось от души, состоящая из ошметков и дыр. Тонкие, слабые с виду пальцы, по-прежнему затянутые в перчатку, оплели прикоснувшуюся к щеке ладонь, не позволяя убрать ее, задерживая еще хоть на немного. На самом деле де Айнэ вовсе не желал этого делать, но рука поднялась сама, против воли хозяина. Но эта странная ласка, неожиданная, да и не ожидаемая от брюнета, умеющего держать свои эмоции, чувства и желания под контролем, просто обязана была затянуться хоть лишь на чуть большее время, чем какую-то жалкую пару мгновений. А после юноша, прикрыв глаза, чтобы скрыть собственное разочарование и нежелание этого действия, отпустил ладонь де Крауна, заняв себя тем, что начал снимать перчатки, хоть и не было в этом необходимости. Мягкая, теплая ткань скользила по ладоням без каких-либо проблем, так что это дело не заняло и минуты, а доктор тем временем бормотал едва слышно себе под нос:
– Я не говорил, что ты банален… просто в этом весь ты. Каким был, таким и остался, Доминик, – стягивание перчаток было своеобразным ритуалом. Сначала доктор всегда снимал правую, начиная с мизинца к большому пальцу, освобождая их из шелковистого плена ткани, а потом просто стягивал предмет одежды уже полностью, переходя ко второй, – Эта обстановка… словно мы и не покидали Виль-де-Люст… – прошептал, едва сдержав на самом кончике языка продолжение фразы, – ”…по отдельности… и не было этих лет разлуки... и мы не жили порознь… просто еще одна из ночей в твоем поместье… а ты еще не проснулся или же съел что-то не то… и потому такой непонятный… а может, тебе что-то плохое снилось, Доминик?” – Ты хочешь начать все заново? Словно и не было ничего? – доктор не решался посмотреть вампиру в глаза, вообще не мог заставить себя повернуться к де Крауну, чтобы увидеть выражение его лица. Не после того, что он сказал, не после того, как почти проговорился. В этот момент на ум почему-то пришли Леста и Рене – уж эти-то двое не нуждались ни в словах, ни в каком-либо еще подтверждении собственных чувств, они просто были вместе, не расставаясь ни на миг, словно приросли друг к другу, склеились намертво, так, что и не оторвать уже. Доктор не раз видел, с какой нежностью рыжеволосая вампирша прикасается губами к лицу, как ласково целует слепые глаза бессмертного безумца, а тот, в свою очередь, криво улыбаясь, поет ей песни об огненноволосой деве с очами серыми как пасмурное небо. Именно Рене, темноволосый и страшно худой, слепой и такой наблюдательный, в какой-то момент перестал проявлять нежность к возлюбленной при докторе, а потом и вовсе запретил ему появляться у них, пока не разберется со своими проблемами. Де Айнэ не раз с тех пор вспоминал ту ночь – тогда Бродяга, как и доктор сейчас, смотрел незрячими глазами на тихо потрескивающее пламя, отражающееся в его черных глазах, и молчал, вот только молчание его было задумчивым и каким-то теплым, вампир улыбался, видимо, своим мыслям, а потом попросил гитару и долго пел какую-то песню на языке рома, от которой блондину захотелось завыть и уйти прочь, как можно дальше от их с Селестой убежища, что он и сделал спустя еще несколько минут, услышав пожелания счастья от брюнета, – А получится ли?
”Он никуда не денется? Ха! Ни за что не покинет?!! Нет, ты это слышал?” – начал возмущаться внутренний голос, когда герцог стал пытаться что-то объяснить, убедить белокурого вампира в том, что он ошибся, – “Слышал… а что он должен был сказать?” – мысли текли как-то вяло, что, впрочем, не было удивительно, – ”Если бы это было правдой, он не ждал бы так долго, а сам отправился тебя искать!” – ”Я хочу ему верить…” – сейчас, немного подумав, де Айнэ, как ему показалось, нашел причину странного поведения своего мессира. Эта мысль была наполнена почти безумной надеждой, да и сама по себе явно отдавала глупостью, но доктор, подумав один раз, уже не мог выкинуть ее из головы, становясь почти одержимым этой идеей. И формулировка ее была совсем короткой – “Он скучал!” – ”Бред!” – “Он писал это в письме… тогда все понятно, не правда ли?” – такая мысль подтолкнула юношу к действию, и он обернулся к мужчине, успев заметить, как по щеке де Крауна скатилась одинокая капелька. Замер, расширенными глазами глядя на это Зрелище с большой буквы. А потом на него словно что-то накатило – тонкие пальчики провели по следу слезинки, стирая даже намек на подобное проявление слабости, мягко, нежно, почти неощутимо.
– Доминик… – юноша прикрыл глаза, когда холодные губы хотя какие холодные? Прохладные, не больше, температура тела у вампиров была одинаковая прикоснулись к его виску, а потом вскинул взгляд на лицо мужчины, растерянный, встревоженный, – Я тоже ждал… так долго... это мучительно, – в горле стоял ком, мешая дышать, мешая говорить, а тонкие пальцы безотчетно заскользили по бледной коже, скуле, виску, щеке, подбородку, провели по уху и запутались в черных локонах, перебирая, касаясь осторожно, неторопливо, словно растягивая удовольствие. Было непонятно, что именно сломало все те защитные механизмы, что раньше удерживали де Айнэ от постоянных прикосновений, невольной ласки, что помогали скрыть собственную влюбленность и нежность, несмотря ни на что, постоянно накапливающуюся рядом с этим отстраненным, но таким заботливым вампиром, но теперь они перестали действовать. И блондин даже не задумывался, как потом будет расхлебывать последствия собственных действий, он вообще не думал ни о чем, кроме того, кто сейчас сидел рядом, вдруг растеряв все те маски, что так бесили вспыльчивого и истеричного, что уж говорить, вампира. Тонкие руки обвились вокруг шеи брюнета, так что блондин почти повис на нем, заставляя наклониться, прижимаясь всем телом в какой-то нелепой попытке поделиться теплом, которого у него не было, бормоча на ухо самые разные глупости, толи смешные истории, толи какие-то воспоминания, толи просто уверения, что все хорошо, что он и в самом деле рад, что они встретились, что он никуда не уйдет, и согласен остаться здесь, с де Крауном… и поток глупостей никак не заканчивался, все лился и лился, хотя белокурый вампир совершенно не желал останавливаться.

Отредактировано Kayen de l'Ain (2010-09-19 22:32:50)

”Эй, слушай, завязывай с нежностями уже, доктор? А то сейчас что-нибудь случится нехорошее, и вы снова поссоритесь…” – ”Не хочу…” – ”Ты хотел сказать, не могу, да?” – ”И не могу…” – тонкие пальцы перебирали шелковистые черные пряди, путались в волосах, иногда пробегая по шее мужчины, до первого выступающего позвонка, а потом возвращаясь обратно, словно обладали собственной волей. Теперь де Айнэ молчал, просто обнимая своего самого любимого вампира, прижимаясь так крепко, как только мог, и мечтая, чтобы этот момент не заканчивался, длился вечно. Вот так находиться в этих объятьях, вдыхать такой знакомый и родной запах, осторожно перебирать тонкие пряди волос и упиваться нежностью, щемящей, почти приторно-сладкой, будто липкой, потому что врач в ней завяз, как вязнут трясине, только это доставляло радость, а не приводило в отчаянье, как должно было бы. Сначала, когда руки брюнета обвились вокруг талии юноши, он просто замер, а потом расслабился, позволяя поддерживать себя, ведь и так почти висел на шее де Крауна, заставляя его наклоняться навстречу, что явно было тому неудобно. Разрывать эти объятия совершенно не хотелось, а и не смог бы блондин сейчас это сделать, даже не потому, что был слабее (хотя в каком-то смысле так оно и было, причинить боль собственному “отцу” он мог только в моральном плане, и еще непонятно, что хуже), но и потому, что осознал, что сейчас герцогу это проявление эмоций было едва ли не важнее, чем самому белокурому вампиру.
”Слушай, а я тут подумал…” – внутренний голос ворвался в эту идиллию, не спрашивая разрешения, но даже он звучал как-то мягко и умиротворенно, словно наслаждался ситуацией. Хотя, скорее всего, так оно и было, ведь на самом-то деле, голос ведь не был чем-то отдельным, он так же оставался частью единого существа по имени Кайен де Айнэ, который сейчас тихо блаженствовал, наслаждаясь каждым мгновением этой странно-ломко-нежной близости, – ”Так вот, развивая твою тему про “скучал”. Герцог же говорил, что туда, в поместье в столице он хотел возвращаться, а сюда нет, так? А ведь единственное, чего здесь не было, в отличие от того же Вилль-де-Люста, это твоего постоянного присутствия… так может он и в самом деле скучал по тебе?” – эта мысль настолько потрясла юношу, что он даже замер, позволяя подхватить себя на руки и устроить на коленях, по-прежнему обнимая Доминика за шею и прижимаясь к нему всем телом. А потом взгляд широко распахнутых бархатно-карих глаз встретился со взглядом черных бездн, что были на месте глаз у герцога, и де Айнэ забормотал почти вплотную приблизив свое лицо к лицу любимого, не разрывая этого зрительного контакта, перебирая длинными пальцами его волосы:
– Быть может, вам не хватало меня, герцог… – голос от волнения стал хриплым и почти срывался, а губы пересохли, их постоянно хотелось облизать, что вампир и проделал сейчас, не отстраняясь, еще не осознавая,  в какой позе он сейчас находится, на чем сидит и к кому приникает всем телом, словно не может отлипнуть. Де Айнэ сейчас даже не задумывался, вовремя он это сказал, или нет, подходит его фраза к ситуации, или нет, как на нее отреагирует вампир, что обнимал его сейчас, что формулировка мысли очень нехорошая, вызывающая даже, но его это не волновало, – ”Эйэйэй! Ты что несешь, де Айнэ? Ну что за поганый рот, а?” – или все же волновало, но юноша старательно убирал собственное беспокойство как можно глубже, чтобы ни на мгновение не портить себе, а, следовательно, и де Крауну настроение. Сейчас, пока он был так нежен, нельзя было, ни в коем случае нельзя этого делать.
Длинные пальцы в какой-то момент выпутались из волос мужчины и переместились на его лицо, стирая с щек мокрые дорожки, что появились снова, пробегая по скулам, лбу, носу, большие пальцы невесомо коснулись губ, быстро провели по подбородку, потом переместились на шею, а после руки блондина бессильно повисли, потому что он осознал, наконец, что позволил себе явно больше положенного, тихо выдохнул и уперся лбом в плечо герцога, пряча лицо, но очень быстро пришел в себя, понимая, что даже эту излишнюю нежность можно списать на то, что он соскучился, да и удивился странному поведению темноволосого вампира. Де Айнэ слабо улыбнулся, снова глядя на Доминика и шепотом попросил прощения за собственную несдержанность и излишнюю порывистость, снова на автомате обнимая возлюбленного за шею, чтобы сидеть было удобней, и немного повозившись, чтобы слишком длинные ноги не мешали ни ему, ни де Крауну, который ни с того, ни с сего заговорил про приближение утра. Точнее, для блондина это было неожиданно, потому что для него ночь пролетела как пара мгновений, хотя обычно тянулась и тянулась, будто время застывало, или же ночь становилась почти бесконечной – в постоянном голоде, брождении по серым улицам серых городов, размышлениях и разговорах с самим собой. Хотя и дни были не короче, наполненные либо тупым разглядыванием документов, книг по медицине, игрой на скрипке, очень редкой, или больными, что приезжали к странствующему доктору едва не со всего света, хоть юноша по-прежнему редко соглашался лечить состоятельных людей. Хотя ночи, как и некоторые дни, еще зачастую наполнялись общением с представителями вампирского рода, которых по всему миру находилось совсем немало. И не все из них были рады вторжению какого-то хрупкого и беспомощного с виду малолетнего выскочки в свои охотничьи угодья. Вот когда Доминика с его непробиваемой уверенностью в себе не хватало особенно остро, ведь за нахождение на чужой территории приходилось платить, и цена зачастую была унизительна, но врач терпел, внутренне представляя, что бы с этими ничтожествами за подобное сделал потомок Донатоса дель Мора. Вспомнив об этом, Кайен подумал, что следует расспросить Доминика о том, как он жил все это время, как проводил дни и ночи, с кем общался, что нового узнал – много о чем. Он слишком задумался, по-прежнему не отрывая взгляда от глаз своего любимого вампира, держащего его за подбородок, и не дававшего разорвать зрительный контакт, будто его дитя могло сейчас это сделать, и не сразу сообразил, что ему задали вопрос, потому и ответил с запозданием:
– Гроб, милорд? Я не сплю в гробу, простите, у меня нет возможности возить его за собой и размещать в тех крохотных комнатушках, которые я снимаю. Потому… – в этот момент он облизнул губы, осознавая, что герцог предложил ему, сам, видимо, не отдавая себе в этом отчета. Де Айнэ же в предложении разделить постель был виден явный эротический подтекст – за годы, что доктор, слишком тоскующий по человеческому теплу, провел один, у него и в этой области появился опыт, и немаленький. Юноша, прекрасно осознающий собственную глупую влюбленность, не отказывал никому, ну почти никому, ни мужчинам, ни женщинам, даже не потому, что ему было любопытно, каково это, в объятьях существа одного с тобой пола, просто потому, что ему было совершенно безразлично, кто, если это не тот, кто нужен. Единственными, кому “доступ к телу”, так сказать, был закрыт, оставались оборотни, хотя кто знает, может и они были среди тех, кто обладал этим, таким доступным с виду, но никого не пропускающим в свое личное пространство, свои мысли и тайны, вампиром – блондин и так иногда ощущал отвращение к самому себе, считая себя грязным, чтобы к этому прибавлять еще и зоофилию. Но глупо хранить верность тому, кому даже, как думал тогда этот светловолосый вечно-молодой юноша, не особо интересно, что происходит с его “творением”, – ”Нет-нет, он имел в виду, для меня есть кровать, я уверен, ничего не подразумевая кроме этого!” – почти тут же одернул сам себя доктор, и улыбнулся светло, даже благодарно, по-прежнему не разжимая собственных ласковых объятий, – Потому я просто не смогу отказаться. Ведь в твоем доме не может быть ничего неудобного… – ”…для меня. Ведь здесь есть ты, Доминик,” – эти черные глаза оказывали почти гипнотическое воздействие, и юноша в который раз подумал, не умеет ли его мессир читать мысли, хоть и было общеизвестно, что это невозможно, но было ли что-то невозможное для него? Было бы очень забавно, если бы он вдруг научился этому, столько всего интересного тогда удалось бы увидеть в воспоминаниях белокурого юноши, восседающего на его коленях. Хотя сейчас, похоже, де Краун был растерян не менее своего “потомка”.

Вот так одна фраза переворачивает целый мир. Только что ты был уверен, что не нужен, что обуза для того, кого так странно любишь, оставленная когда-то рядом лишь для развлечения, от скуки, а потом просто надоевшая, иначе почему тебя даже не пытались искать? Да, доктор всегда предпочитал думать именно так – так было гораздо легче, чем мечтать о том, что он в самом деле необходим де Крауну, не как средство для того, чтобы разнообразить скучные и одинокие ночи, не как игрушка, которую потом можно без проблем выбросить, а именно как тот, кто может развеять его одиночество. Это как-то проще – не надеяться лишний раз, хоть юноша и обманывал сам себя, продолжая верить не смотря ни на что, ведь все же написал это письмо, полное бравады и ложной уверенности, а ведь, по правде говоря, ему хотелось умолять герцога, приехать к нему без предупреждения и ползать на коленях, умоляя не прогонять, оставить рядом с собой, хоть в форме домашнего животного, верного пса, что никогда не укусит руку хозяина – так бы, он, скорее всего, и поступил, не ответь Доминик на его глупое послание. И вот. Всего лишь набор слов для кого-то, кому был безразличен темноглазый брюнет, кому мир без него не казался серым и лишенным красок, но для де Айнэ ставших самым важным, – ”как я жил без тебя эти годы…  Мне безумно тебя не хватало…” – ведь, даже сам того не желая, он ждал этих слов.
”Ты оказался прав…” – ”Вообще-то, это ты предположил, что ему могло не хватать меня…” – ”Но ты предположил это гораздо раньше, не так ли?” – на лицо выползла какая-то растерянно-счастливая улыбка, никак не желающая убраться с губ, исчезнуть из мигом посветлевших глаз, такая безумно-шальная и неуверенная одновременно, готовая исчезнуть от одного лишь неверного слова, не прозвучавшего пока, слава всем богам. Она стала еще более растерянной, когда темноволосый вампир начал покрывать поцелуями пальцы собственного “ребенка”. Юноша невольно замер, наблюдая за этим действием будто со стороны, словно это не ему дарили нежность, от которой он терялся, не зная, куда себя деть теперь, когда де Краун вдруг показал эту свою сторону, что раньше была очень надежно запрятана от белокурого вампира. У блондина даже руки задрожали от переживаний, но убирать он их не спешил, по-прежнему как загипнотизированный глядя на то, что творил его отец. Но это длилось недолго, и уже спустя несколько мгновений юноша блаженно щурился, подставляя под легкие, будто перышки, поцелуи лицо. Его перестало беспокоить даже то, что это необычно для его любимого, странно даже, вообще проявление каких-либо эмоций, не говоря уже обо всех этих поцелуях. Мысль о поцелуях продлилась, возвращая врача к воспоминаниям о совместной прогулке. На секунду он почувствовал легкое недовольство, вспомнив о не очень приятной сцене в баре, смущение от собственного слишком истеричного поведения, растерянность от того, что герцог совсем не испытал никаких эмоций, ни тогда, и позже, и почувствовал что-то, похожее на отчаянье.
”Он знает! Он наверняка знает!” – в голове маркиза начали мелькать лица тех бессмертных лордов, в “компании” которых он проводил порой долгие годы, скрашивая их “одиночество” в постели, словно какая-то подстилка, как раб, которого используют только с одной целью – и цель эта развлечение, – “Но кто? Он хочет проверить, да?” – тонкие губы сложились в горестную улыбку, когда вампир подумал о такой возможности. Было бы просто отвратительно, окажись все то, о чем он думал сейчас, правдой. Тонкие руки уперлись в плечи мужчины в слабой, несмотря даже на ужасные мысли, бродящие в голове, чисто символической попытке отодвинуться. Воспоминания о чужих объятиях и поцелуях, что сейчас были совсем не к месту, выплыли из ниоткуда, отвратительные, грязные, смердящие, словно лежалые покойники, хоть и были похоронены – блондин всегда “хоронил” такие воспоминания – в самой глубине его памяти, как и многое другое, что заставляло чувствовать себя жалким, ничтожеством, годным лишь для одного…
”Но, ведь если это он, ты не будешь против?” – почти тут же забормотал в голове голос, хоть де Айнэ и отгонял старательно подобные мысли, отчего карие глаза шокировано распахнулись во всю ширь, – “Ведь, пусть даже и такой ценой, он будет с тобой?” – юноша сам не заметил, как начал мотать головой, закусывая губы, нет, он не хотел бы такого, абсолютно точно не хотел, – “Я…” – “А, ну да. Ты останешься с ним в любом случае! И уйдешь, только если он погонит – ты сам сказал! И, если для того, чтобы остаться с ним хоть еще немного дольше, нужно будет лечь под де Крауна, ты это сделаешь! И будешь самым послушным на свете любовником, ласковым и совершенно безропотным!” – жестокая правда, ведь именно так светловолосый вампир и сделал бы. Но врач очень надеялся, что все это игры его слишком богатого воображения, глупые и ничем не подтвержденные мысли, которые, хоть и сложно опровергнуть, не имеют под собой никакой основы, – “Конечно. И все те, кто спал с тобой, тоже были только сном!” – карие глаза с беспокойством посмотрели на что-то говорящего брюнета, Кайен настолько задумался, что потерял нить разговора, и теперь не знал, над чем смеется его мессир, – “И это странное проявление совершенно неуместных для него эмоций, и предложение спать в постели – уж не в одной ли? – тоже из разряда твоих личных галлюцинаций!” – “Нет!” – “Ну как хочешь! Тебя предупредили, так что не плачь потом!” – но все же уловил окончание фразы, а потому тоже улыбнулся, ласково, словно ничего не произошло:
– Ты вообще многое упустил, Доминик, – был у этой фразы и горький подтекст, и, если де Краун знал о том, как жил его подопечный все эти годы, он бы обязательно догадался о двоякости ее звучания, и теперь, такой несдержанный, вполне бы мог выдать себя ответом, – “Если вся эта несдержанность не очередная маска!” – тут же влез “добрый советчик” со своими комментариями. Но юноша только слабо улыбнулся, запихивая последнего в самые глубины собственного “я”, как делал это когда-то давно, когда еще обитал под защитой черноглазого герцога в Вилль-де-Люсте. Правда, тогда не было у них таких ситуаций, как сейчас, не было и этого страха, хотя были другие эмоции, злость и неудовлетворенность в первую очередь. Тем временем брюнет продолжал говорить, как ни в чем не бывало, все еще улыбаясь, и, похоже, не догадываясь, какая буря бушует сейчас в груди блондина, что по-прежнему сидел у него на коленях. Теперь доктор очень внимательно слушал своего любимого, пытаясь понять, что он подразумевает под той или иной фразой. Слова про спокойный сон его успокоили, а вот предложение отправиться спать откровенно встревожило, но сделать маркиз ничего просто не успел. Его аккуратно поставили на ноги, словно он был самым драгоценным, что имелось у бессмертного брюнета, и потом и вовсе потянули за собой, сказав перед этим, куда именно ведут, так что блондин даже сопротивляться не стал, только смотрел удивленно на мужчину, что вел его в спальню.
Тонкие губы блондина сложились в очередную улыбку, когда мужчины оказались в спальне с большой и кажущейся бесхозной кроватью. Точнее, здесь все казалось заброшенным, словно тут никто не жил, – “Гостевая?” – хоть все и было в абсолютном порядке, как, впрочем, и всегда у этого вампира. Комната не хранила никаких следов пребывания в ней хозяина дома, разве что обстановка была в его вкусе, как всегда мрачная, вполне в стиле де Крауна. Юноша не стал сопротивляться, когда его начали укладывать на кровать, его голова уже коснулась подушки, когда в нее пришла мысль о том, что, хоть рубашка и не особо дорога блондину, но ходить в помятой одежде просто глупо, потому он легко вскочил и снова улыбнулся, прекрасно понимая, что сейчас может показать  себя возлюбленному именно тем, кем являлся – настоящей шлюхой, подстилкой. Если вампир знал о прошлом своего некогда подопечного, то теперь бы воспринял последовавшую за попыткой уложить блондина спать сцену не так, как подразумевал де Айнэ, потому врач торопливо проговорил, поняв, наконец, про что говорил де Краун не так давно:
– Даже маленькие вампирчики знают, что перед сном следует снять и сложить одежду как следует, иначе она помнется, – неприличная для нормального мужчины рубашка и брюки удобно устроились на подлокотнике кресла у кровати, а сам блондин, совершенно нагой, быстро скользнул под одеяло. Смущения от собственной наготы он не ощущал, ну, может быть, совсем немного, да и то не от того, что показывался мужчине в таком виде, а потому, что этим мужчиной был де Краун, а ему юноша не хотел показываться обнаженным, пусть и было раньше такое. Он почти тут же натянул одеяло до самого носа, и стрельнул глазами в сторону мужчины с острым желанием и нежеланием одновременно, чтобы сейчас брюнет ушел.
– Спокойной ночи… – из-под одеяла голос прозвучал глухо, но юноша был уверен, что герцог услышит, и смежил веки, почти тут же проваливаясь в сон – здесь, в доме де Крауна, рядом с де Крауном, он слишком расслабился, несмотря на все свои переживания, а, может быть, и благодаря им тоже, так что теперь просто уснул, уже спустя миг свернувшись клубком на самом краешке гигантской кровати, рассчитанной явно не на одного человека, не реагируя ни на что вокруг.

Трудно было бы вспомнить, когда дэ Айне спал так сладко в последний раз. Под пушистым одеялом, на мягком матрасе, почти не прогибавшемся, однако, под весом его тела, в тепле и темноте, свернувшись уютным клубком, юноша провалился с нереально спокойный сон даже без намека на сновидения. Он не почувствовал, как прогнулся матрас под весом герцога, устраивавшегося рядом, как не почувствовал и прикосновений поверх одеяла, продолжая спать так крепко, что, пожалуй, его не разбудило бы ничто на свете – даже восход солнца, ни с того ни с сего озаривший темную комнату, или гомонящая толпа людей, пришедшая по души находившихся в ней вампиров.
Только чуть позже, посапывая во сне, белокурый юноша перевернулся на другой бок и вытянулся на самом краешке, не отстраняясь, однако, от обнимавшего его мужчины, как делал обычно, засыпая в чьих-то объятиях – тело врача, будто признав самое родное существо даже в абсолютно бессознательном состоянии, только прильнуло к отделенному от него одеялом другому телу, такому же холодному, чтобы можно было об него согреться. Дэ Айне, пробормотав что-то неразборчивое, ткнулся носом брюнету сначала в ключицу, а после как-то само собой получилось, что лицо доктора спряталось в черных кудрях, рассыпавшихся по подушке совсем рядом с шеей де Крауна. Тонкие руки выпростались из-под одеяла, обвиваясь вокруг лежащего рядом мужчины, притягивая его еще ближе – телом к телу, кожей к коже, так близко, как это только возможно. Длинные пальцы снова запутались в темных волосах, а светловолосая голова уже через несколько мгновений оказалась на плече герцога, блондин вновь уткнулся носом в шею вампира, вдыхая такой знакомый и родной запах, почти просыпаясь, но оставаясь на грани сна и яви. Сейчас у него в голове растерянно и неуверенно звучал голос, уговаривающий проснуться и не просыпаться одновременно, и проскальзывали тысячи образов и видений, странно-реальных, словно они были на самом деле, хотя такое было невозможно – большинство из них, заполненные образом темноволосого вампира, слишком теплые, слишком нежные, слишком счастливые, чтобы быть правдой, словно принадлежали другому миру – солнечному и яркому, сверкающему тысячей огней, наполненному странной, чуждой маркизу, музыкой.
Но в этих видениях оба вампира были вместе, неразлучно, неотрывно, и де Айнэ не стеснялся не то что объятий, даже поцелуев на людях, не скрывая испытываемых эмоций, а иногда и выставляя их напоказ, мол, смотрите, любуйтесь: мы вместе, были и будем всегда, ничто нас не разлучит, а вы завидуйте, ведь мы любим друг друга! А де Краун был невероятно красив, хоть и чуждой красотой, но она ему шла, создавая вокруг этого темноглазого демона неповторимый ореол порока и ходячего соблазна. Доминик только выигрывал, даже в этом ярком мире притягивая к себе взгляды, вот только его взгляд не отрывался от находящегося постоянно рядом светловолосого юноши, в котором доктор признавал преображенного себя. Вампир только  усмехнулся и фыркнул во сне, тут же разуверяя себя в реальности увиденного, прижимаясь к лежащему рядом мужчине еще крепче и частично скидывая одеяло, чтобы оно не мешало. А бледные губы тем временем заскользили по прохладной коже шеи герцога, рисуя дорожку из легких, невесомых почти поцелуев от линии ключиц до уха, и произнося почти неразборчиво признания – в чем, не понять – и, совсем тихо, имя того, кто снился блондину в этот момент.
Странный, нереальный сон, полубред даже скорее, не желал прекращаться, хотя врач и осознавал, что ему все это только снится. Но даже во сне… это неясное обещание того, что они не расстанутся никогда, так и оставшись навеки друг с другом, было болезненным, и, хоть де Айнэ и разубеждал сам себя во сне, что подобное реально, он одновременно страстно желал, чтобы все это было правдой, не прекращаясь ни на мгновение, чтобы вся эта «жизнь» без Доминика была на самом деле сном, а эти нереальные видения – реальностью… ведь там не было нужды скрываться, сдерживать себя, там де Краун сам порой позволял себе «лишнее», да такое, что Кайэн потихоньку плавился во сне, наяву ощущая все то, что ощущал тот де Айне, из другого мира.
– Пожалуйста… – сорвалось еле слышно с искусанных губ, а из-под плотно сомкнутых век выскользнула первая неуверенная слезинка, за которой, одна за другой, потекли ее товарки, уже не в первый раз за эти сутки, – “…пусть это будет не сон…” – – если бы кто-то сейчас наблюдал за доктором, он без труда смог бы прочитать по едва шевелящимся губам светловолосого вампира повторение проскользнувшей на мгновение мысли, которая, будто ее заело, побежала по кругу, что не прерывался ни на мгновение, как неправильная карусель со сломанным тормозом. А сам де Айнэ буквально обвился вокруг своего вампира, вцепившись в него, что есть силы, будто от этого зависела вся его жизнь. Непослушное, словно живущее отдельно сердце нервно бухало о ребра, причиняя почти боль каждым ударом, его наверняка было прекрасно слышно… а там, в видениях, мелькающих в воспаленном мозгу врача, слишком счастливого от того, что его не оставили, забрали с собой, уверив, что не отпустят больше, что он нужен, все становилось слишком уж откровенно, а потому нереально – невозможно было поверить в то, что Доминик… в то, что он когда-нибудь будет обнимать ТАК, не позволяя ни отстраниться, ни остановиться, ни оторваться от себя, запрещая думать о ком-то или чем-то другом и полностью игнорируя мольбы прекратить сладкие, сладкие в его исполнении, мучения.
Это стало последней каплей, и доктор проснулся от собственного тихого вскрика, полного отчаянья, только для того, чтобы осознать, что вот он, его, его родной, лежит рядом, никуда не пропадая. Сейчас сон и реальность так тесно переплелись для доктора друг с другом, что он даже не подумал, должен ли де Краун находиться сейчас в одной кровати с блондином, прижатый к нему, такой близкий, что с ума сойти можно, хотя почему бы и не сойти, когда ОН здесь? Доктор, не отдавая себе отчета в том, что он делает, обхватил лицо брюнета ладонями и едва коснулся его губ своими, благодаря, что тот не оставил его в одиночестве, и повторяя поцелуй снова и снова:
– Доминик… люблю тебя… – на тонких губах расцвела счастливая, теплая улыбка, а спустя мгновение белокурый вампир провалился в сон, на этот раз без сновидений, просыпаясь уже на закате, по-прежнему обнимая де Крауна. Вот только теперь он сразу отличил, где сон, а где явь, и теперь, глядя широко распахнутыми, темными от переживаний глазами на лежащего рядом мужчину, начал потихоньку отстраняться, закутываясь обратно в одеяло и пытаясь выбраться из его объятий, чтобы подняться, одеться и уйти куда-нибудь… например, в гостиную. Перечитать письмо и там дождаться любимого, а он пусть пока поспит еще немного, давая собственному «ребенку» шанс все обдумать и решить, как себя вести дальше, после всего, что он уже успел наговорить и натворить, поддаваясь порывам и собственным истеричным настроениям.

Пока темноволосый вампир спал, доктор успел уже отодвинуться почти до самого края немаленькой кровати. Учитывая, что во сне и тот и другой мужчины оказались почти посередине этого "ложа", и брюнет спал как-то беспокойно и, того и гляди, мог проснуться от любого, даже самого тихого шороха, де Айнэ двигался осторожно, миллиметр за миллиметром, тихо, стараясь не издать ни звука, отползая от своего возлюбленного, боясь разбудить, потревожить, а, следовательно, нарушить собственное мнимое уединение. Он уже обрадовался, оказавшись все же на "безопасном" расстоянии от герцога, собираясь одним плавным движением подняться, забрать лежащую на подлокотнике кресла одежду и уйти, как Доминик вдруг резко открыл глаза.
Врач замер, боясь даже дышать и внутренне надеясь, что сейчас де Краун вновь смежит веки и провалится в сон, ведь спал же он до этого, так что мешает сейчас? Только темноволосый вампир вздохнул как-то прерывисто, словно в горле стоял ком, а может, просто сон плохой приснился... про нее, его возлюбленную, которую он когда-то потерял и вспоминал прошедшей ночью. Кайен закутался еще глубже в одеяла, стараясь заглушить зверем всколыхнувшуюся ревность и страшную боль в груди, и не заметил, в какой момент вновь оказался прижатым к груди любимого. Вот только что он был на краешке кровати, тихонько вздрагивая и сжимаясь в комочек от внутренней боли, а уже спустя какое-то крохотное мгновение вновь оказался в кольце холодных рук, прижатый так крепко, что даже вздохнуть стало сложно. А тут еще это одеяло, мешающее двигаться, и не выпутаться из него, как ни ворочайся, и руки, его, Доминика, руки, не позволяющие шевельнуться. Хотя, если честно, отодвигаться, и пытаться разорвать объятья доктору совершенно не хотелось, пусть он и попробовал несколько раз проделать этот фокус.
Юноша пару раз слабо упирался ладонями в своего вампира, пряча лицо, отстраняясь на пару миллиметров, а потом снова льнул к нему, не в силах оторваться, ведь скучал, скучал же, и по запаху, и по этой странной, непонятной близости, когда, даже не оборачиваясь, не слыша ни звука за спиной, знаешь - он там, сидит в своем любимом кресле и просто смотрит в огонь, задумавшись о чем-то своем и улыбаясь, порой очень нехорошо улыбаясь, и по прикосновениям, ведь были же они, редко, но были! И почти прошедшего дня, проведенного в его объятиях, никак не могло хватить, чтобы восполнить эту тоску, ведь даже тело знало, вопило буквально, вот оно, оно самое, родное, так близко, руку протяни и коснешься его, подними лицо и лови дыхание, путайся пальцами в волосах, пока можно, пока он сонный и не понимает ничего, ведь сам к себе прижал, не позволяя отстраниться, все сам, а потом можно и солгать...
Но не пришлось. Точнее, все мысли, желания и инстинкты вылетели у белокурого юноши из головы... да что там, он даже забыл, как дышать, когда де Краун заговорил. Де Айнэ снова замер, а потом медленно поднял лицо, растерянно глядя в черные глаза. Поцелуя он просто не почувствовал, только выдохнул резко, на пару мгновений прикрыв глаза, - "Так, доктор, вдох-выдох, вдох-выдох... вдох... успокаиваемся... выдох... а теперь улыбнулись и посмотрели снова на этого... на него..." - он и в самом деле улыбнулся. И, если бы де Краун не знал его достаточно долго, чтобы изучить все реакции, каждое выражение, то он сейчас бы и не понял, как волнуется его подопечный. Но Доминик, скорее всего, еще не пришел в себя окончательно - потому и сказал ТАКОЕ... иначе никак не объяснить. Ну не мог он назвать врача своей любовью, не мог! Сам де Айнэ был в этом уверен - как можно любить того, кто доводил тебя до белого каления одними лишь словами? Как можно любить такого истеричного и вечно на нервах - а ведь именно таким, клубком из нервов, вечной колючкой, неблагодарным и жестоким, да просто скотиной, он и был, пусть причиной все равно оставался лежащий рядом с маркизом брюнет - глупца, да и просто мальчишку? Мужчину? Нет, Доминик не такой... никогда не был и не будет таким. От этого больно, но это и хорошо, ведь так?
Однако, эти слова, сказанные хриплым шепотом, будто ему, сводили с ума, ведь как не сойти с ума, ощущая счастье и боль одновременно? Любовь моя... - два слова, таких маленьких, но они буквально засели в голове, подтачивая и так хиленькую плотину благоразумия. Ведь, если подумать, де Айне долги годы держал себя в руках, собственные грязные и нечестивые мысли, несбыточные надежды, глупые мечты... и тут это...
"Сначала ты говоришь, что я тебе нужен, что тебе меня не хватало, что ты меня не отпустишь... теперь это... может ли быть, Доминик... может ли быть, что ты и правда любишь меня? Не может! Но, пожалуйста, позволь мне насладиться этим хоть чуть-чуть... не просыпайся пока, ведь ты спишь, да, мое счастье? Спи дальше... а я потом совру тебе что-нибудь..." - тонкие руки в какой-то момент высунулись из-под одеяла, обвились вокруг шеи темноволосого мужчины, притягивая его ближе. Светло-карие глаза не отрываясь смотрели в темные омуты напротив, а сам де Айнэ уже целовал возлюбленного. В губы. Совершенно по-детски, словно только чмокнуть хотел, но не смог потом оторваться. И только в глазах у него начали плясать веселые искорки, когда острые зубы блондина впились в нижнюю губу темноволосого вампира, - "Или лучше разбужу тебя сейчас... чтобы ты забыл о том, что говорил, любовь моя... пусть это будут просто слова... неудачная шутка..." - юноша быстро слизнул выступившую было кровь, а после так же быстро поцеловал герцога в подбородок.
- Я не хочу спать, любовь моя. Но вот поваляться еще не откажусь... а ты принесешь мне завтрак в постель, "папочка"? - врач рассмеялся и отстранился от мужчины, облизываясь, словно ничего и не произошло, - Я безумно голоден! Но ты сам сказал, показываться на улице еще рано, так? - если честно, светловолосому юноше сейчас хотелось совсем иного, и голод его мучил, но не тот, о котором доктор говорил. Но этот голод герцог усмирить бы не смог. Да и не захотел бы. А потому не следовало Доминику о нем знать.
Для развлечений подобного рода вполне могли подойти незнакомцы с улицы... хоть те же молодые люди, одного из которых вчерашней ночью "попробовал" кареглазый вампир. Или даже женщина... вот только женщину де Айнэ не желал. Ему нужен был мужчина. Высокий и темноволосый, со светлой кожей и почти черными глазами... и тогда, забывшись, можно было увидеть в этом мужчине совершенно иного. И обнять, не так как пару минут назад, и поцелуи дарить уже совершенно другие... и чувствовать ЕГО тяжесть, ЕГО тело, наслаждаться каждым моментом этой нереальной, невозможной близости - уж что-что, а забываться Кайен умел... надо только найти такого мужчину, хотя это-то уж точно не могло стать проблемой, - "Только поискать... даже вампир подойдет. Хотя нет, вампир как раз будет во много раз лучше. Полное соответствие... тем более, если ты знаешь, как я жил... а не знаешь - расскажут. Или я расскажу... чтобы ты ненавидел меня..." - почему-то эти мысли, приправленные изрядной долей соли, словно врач вот-вот хотел разреветься, уже в который раз с момента их с де Крауном встречи, пришли только сейчас. Почти безумная уверенность, что, узнай Доминик все от него самого, он возненавидит собственное "дитя", и вот тогда... что будет тогда, де Айнэ представлял смутно, но знал точно - после такого жить ему уж точно не захочется.